Журнал «Вестник Ассоциации психиатров Украины» (01) 2013

Невозможна реальность, которая была бы полностью независима от ума, постигающего ее.

Пуанкаре А. О науке [2]

Введение

Проблемы, лежащие перед науками о человеке, и проблемы, лежащие перед науками о природе, суть неверно истолкованные аспекты одной и той же проблемы — мы не вполне понимаем природу человека. Ни ту, в которой он существует, ни ту, которая его характеризует. Мы привыкли думать, что это две разные природы: одну — действительность, реальность или мир — должны изучать так называемые естественные науки, а другую — человека, сознание, язык — так называемые гуманитарные. Но что, если не существует двух природ, а есть только одна — Природа Человека («человекомирие»), в которой, согласно Пармениду [1], «то же самое — мысль и то, о чем мысль возникает»? В статье обсуждается модель эволюции индивидуальных миров, в рамках которой раскрываются закономерности развития психопатологии. В основе развиваемой модели находится поиск ответа на вопрос: как должен быть устроен мир, чтобы в нем можно было сходить с ума? Может ли он, в частности, состоять (как нас учили) из объектов и пустоты? Действительно ли мир складывается из объектов или он, напротив, на объекты раскладывается?

I. Объект как пограничное явление

1. Трудно найти понятие, претерпевшее более многообразную трансформацию содержания, чем понятие объекта. Как философская категория «объект» и до настоящего времени обладает неопределенным онтологическим и гносеологическим статусом. Все известные варианты решения этой головоломки (от «независимо существующих объектов» до «объектов, существующих лишь в нашем сознании», с одной стороны, и от объектов «непознаваемых в принципе» до «полностью познаваемых» — с другой) в заданной системе координат не приводят к удовлетворительному результату. Куда бы ни помещался объект — во внешний мир (условно «материализм»; позиция А), в сознание наблюдателя (условно «идеализм»; позиция В), в оба ли обозначенных места (условно «дуализм»; позиция С), или ни в одно из них (условно «солипсизм»; позиция D), мы неизбежно приходим к логическим противоречиям, известным под названием «психофизическая проблема». Хуже того, объект, уменьшенный до размеров элементарной частицы, обманывает наши ожидания, порождая уже противоречия между любыми теориями и опытом («проблема наблюдателя» в физике).

2. Попыткой преодоления трудностей, порожденных позицией А, в физике и математике стали «соотношение неопределенностей» Гейзенберга, «принцип дополнительности» Бора и «теоремы о неполноте» Геделя. Ради выхода из тупика было предложено два оригинальных решения, суть которых сводится: 1) к воздержанию от объекта как основного предмета физики (отныне физика изучает события и эволюцию систем); 2) к необходимости множественного понимания реальности, не только допускающего, но и постулирующего сочетание несочетаемого в полном описании явлений (например, корпускулярно­волновая природа света). Так, благодаря принятым конвенциям, корректирующим законы логики, в науку пришла амбивалентность: вместо логически корректного утверждения «свет не является ни частицей, ни волной», возникла амбивалентная формулировка «свет является и частицей, и волной», что эквивалентно противоречивому утверждению «свет является и не является частицей». Одновременно? И да, и нет. Ведь одновременность теперь условна и относительна…

3. Где же должен располагаться объект наблюдения в «человекомирии»?

Нам нужно разместить наш объект так, чтобы он не находился внутри наблюдателя (что удовлетворит сторонников позиции А), и не находился вне его (что удовлетворит сторонников позиции В), так, чтобы объект не находился лишь в одном месте — вне или снаружи наблюдателя (что отвечает требованиям сторонников позиции С), и проследить за тем, чтобы объект не оказался ни вне и ни снаружи наблюдателя (как того требуют сторонники позиции D). При соблюдении всех четырех условий единственным непротиворечивым способом размещения объекта будет его расположение на границе между тем, что мы понимаем под наблюдателем, и тем, что мы понимаем под остальной его реальностью, — что бы эти два понятия ни означали.

4. Объект, занимающий пограничную позицию, примиряет все заинтересованные стороны, не тревожит законы логики и не противоречит современным принципам эпистемологии. Ценой такого решения является отказ от «позитивных» утверждений всех четырех позиций, представляющихся в свете нашей геометрической модели ложными. Но как обстоит дело со здравым смыслом? Из пограничного положения объекта, если он является трехмерным, следует, что реальность (включая наблюдателя, хотим мы того или нет) четырехмерна (идея далеко не новая, хотя и успешно игнорируемая гуманитарными науками): ведь таково свойство всякой границы — иметь на одно измерение меньше в сравнении с тем, что эта граница разделяет.

5. В предлагаемой для обсуждения модели в четырехмерном пространстве — времени (то есть в полной совокупности всего, что было и будет) в роли трехмерной границы (между прошлым и будущим) выступает лишенное длительности (т.е. четвертого измерения — времени) настоящее наблюдателя, являющее ему любые трехмерные объекты, расположенные на границе между ним и тем, что им (ему) не является. Таким образом, без наблюдателя нет границы, нет настоящего и нет объекта. А следовательно, и нет мира — в том понимании, о котором речь пойдет дальше.

II. Миф о психике

1. Диагностика психического заболевания в отличие от соматической медицины полностью опирается на оценку поведения больного, главным образом — поведения речевого. Иначе говоря, знаковым для психиатра должен являться не симптом, понимаемый как расстройство, а отклоняющееся от общепринятых норм поведение. Игнорирование этого положения — основная причина кризиса современной психиатрии, где доминирующим на сегодняшний день является нозологический подход, основанный на диагностической триаде «симптом — синд­ром — заболевание». Взаимосвязь симптомов болезни при этом является декларативной, поскольку нозологический принцип не обеспечивает механизмов понимания поведения больного, служа лишь инструментом описания и распознавания болезни. Объяснительная сила ее равна нулю. Неудивительно поэтому, что причинами болезни объявляются некие внутренние факторы, скрытые от глаз наблюдателя в глубине души или мозга больного. В лучшем случае признается равноправие душевных и телесных факторов, а в худшем (что чаще) — душевное рассматривается как производное от телесного, а значит, поиск причин болезни уклоняется в сторону исследования мозга, а теперь еще и генома. Понятно, что все неудачи на этом пути списываются на счет дефицита наших знаний — временного, как надеются оптимисты, или непреодолимого, как полагают агностики.

2. Описанная выше ситуация, порожденная картезианско­ньютоновской парадигмой мироздания, выглядит следующим образом: человек — один из объектов в пространстве и времени (существующих независимо от него), познающий мир при помощи чувств и разума. Если он позволяет себе неадекватные поступки и странные высказывания, то это потому, что он душевно болен. Следовательно, необходимо изучать психику и ее «орган» — мозг. Известна «структура» психики: восприятие, мышление, память и т.д.; описаны варианты ее нарушений: галлюцинации, бред, амнезии и т.д. Еще лучше мы знаем структуры мозга и процессы, протекающие в нем. Остается лишь установить взаимосвязи. Однако время идет, некоторые взаимосвязи устанавливаются, но ни человек, ни причины душевных расстройств от этого понятнее не становятся.

3. Что означают слова о том, что некто психически болен? Попробуем разобраться на простых примерах. Человека, регулярно обманывающего других, мы называем лжецом. Он лжет, потому что он лжец, или он лжец, потому что лжет? Если я регулярно курю, это означает, что я — курильщик. Почему я курю? Неужели же потому, что я — курильщик? Почему же мы так легко согласились считать, что человек, ведущий себя аномально, поступает так, потому что он болен? Ведь на самом деле все обстоит как раз наоборот: он ведет себя аномально, поэтому мы считаем его больным. После этого мы уже не имеем права разворачивать причинно­следственные связи, пытаясь объяснить поведение человека болезнью. Эта игнорируемая нами странная причинно­следственная инверсия, должно быть, произошла в нашем сознании на заре становления науки, нацеленной на изучение «объективного мира», а вовсе не человека. Смысл ее понятен, хотя и не очевиден: она «снимает» трудные вопросы вместо того, чтобы решать их, то есть является квазиобъяснением:

— Почему он поступает так?

— Потому что он душевнобольной.

— А! Тогда понятно.

Но что именно понятно? Что не следует искать понятных причин поступка (высказывания): он говорит чепуху, потому что болен. Для научной мысли в этой системе координат остается лишь один путь: искать причины болезни внутри человека, как некогда она искала флогистон внутри горючих материалов.

4. Мы умеем мыслить мир существующим вне и независимо от человека, но нам трудно помыслить человека, существующим вне и независимо от мира. Научившись этому, мы сумеем помыслить немыслимость мира, существующего вне человека. И тогда мы поймем, что, в сущности, нет ни человека (вне мира), ни мира (вне человека). А есть нечто (назовем это «человекомирием»), устроенное таким образом, что может выглядеть как (другой) человек — на фоне (моего) мира, либо как (мой) мир — вокруг человека (меня). Исследовательская парадигма, ориентированная на понимание человека как отъемлемой части мира, является инструментом познания мира, мыслимого вне человека. Применение этого инструмента, как и любого иного, накладывает ограничения как на выбор, так и на сложность решаемых проблем. Постижение человека (и особенно — человеческого в человеке), равно как и тонкого устройства реальности, в круг этих проблем не входит и никогда не входило.

5. Философский (Платон, Беркли, Юм, Лейбниц, Спиноза, Рассел, Витгенштейн и др.), эпистемологический (Бор, Гедель, Поппер, Кун и др.) и научный (Бом, Прибрам и др.) аппараты для осуществления требуемого переключения парадигм, вопреки распространенному мнению, тщательно разработаны, однако не востребованы современной наукой, изучающей мир и человека по отдельности. Единой науки как таковой, собственно, и нет — есть множество разобщенных наук, безуспешно ищущих пути сближения. Оно возможно вокруг объ­единенной цели, требующей не синтеза знаний, но «снятия» границ между науками во имя единственной цели: объяснения мира человека, ибо другие миры человеку неведомы. Психологический барьер, стоящий перед исследователем на этом пути, формулируется так: если во Вселенной существует больше одного человека, то и мир не может оказаться единственным — их ровно столько, сколько и людей. Назовем это «барьером многомирия» (обозначено пунктирной линией на рис. 1).

III. Немного о синергетике

1. Кем и чем бы ни являлся человек (как аспект человекомирия/многомирия), прежде всего он представляет собой сложную самоорганизующуюся и саморегулирующуюся систему. Известно, что любая подобная система порождает внутри себя энтропию, коррелирующую со степенью ее сложности. Иначе говоря, энтропия является функцией сложности системы. Кроме того, все живые системы стремятся к поддержанию наиболее энергетически экономного — неравновесного стационарного состояния, привычно обозначаемого в биологии понятием «гомеостаз». Для поддержания гомеостаза живая система вынуждена быть активной, то есть характеризуется поведением, целью которого является сведение к доступному минимуму постоянно накапливаемой энтропии. Известно также, что в процессе активности организм получает отрицательную энтропию (негэнтропию), представляющую собой упорядоченную структуру любой природы, будь то пища, воздух или информация [4].

2. Таким образом, поведение или активность является важнейшей потребностью живых систем, обеспечивающей их идентичность, целостность и функционирование. Разрушение системы или ее смерть происходит в случае превышения предельно допустимого уровня энтропии, что эквивалентно наступлению другого стационарного состояния с минимумом энергии — равновесного (рис. 2). Смерть системы обусловливает и означает ее полную пассивность, и наоборот, пассивность системы приближает и обусловливает наступление смерти.

3. Приведенный выше краткий синергетический экскурс призван прояснить распространенную ошибку, часто допускаемую нами в рамках традиционной рацио­нальности при анализе причинно­следственных связей в парадигме «стимул — реакция». Не реакция целиком является следствием стимула, а только тип реакции, ее выбор среди набора возможных реакций. Поведенческий акт как таковой не является логически необходимым следствием причинного воздействия стимула на организм. Потребность действовать вообще является первичной по отношению к потребности действовать каким­либо определенным образом. В частности, если необходимо, организм может ответить на стимул и полным бездействием, то есть проигнорировать его. Также возможна целенаправленная активность организма вне какого бы то ни было стимула. Для полного преодоления ограничений, накладываемых лапласовским детерминизмом, нам лучше всего полностью отказаться от понятий стимула и реакции: человек не является машиной, запрограммированной на реакции, возникающие в ответ на стимулы. Участь исследовательской программы бихевиоризма являет собой печальный пример оригинальной и перспективной идеи, загубленной в тесных объятиях детерминизма.

IV. Семиотика и реальность

1. Человек существует не в пространстве и времени, где случаются стимулы, на которые надо как­то реагировать, а в той или иной ситуации, где от выбора поступка зависит его благополучие. Индивидуальный мир человека можно представить как множество ситуаций, в которых он оказывается или может оказаться. Дополнительным (в боровском понимании дополнительности) к этому способом является представление индивидуальной жизни человека как множества событий, участником которых человек становится. Отношение «ситуационного» к «событийному» эквивалентно отношению пространственного к временнóму (как разных аспектов единого пространства — времени) и схематично может быть изображено так (рис. 3).

Важно подчеркнуть, что указанные два способа являются взаимно дополнительными, что означает, что каждый из них дает исчерпывающую картину происходящего в собственной системе координат и имеет собственный язык описания. Смешивать их недопустимо: описывая ситуацию, мы не видим событий, описывая же событие, не видим ситуаций. Выбор диктуется характером решаемых задач. «Ситуативный» подход ориентирован на статику, на результат (на мир человека), а «событийный» — на динамику, на процесс (на жизнь человека). Первый дискретен (как шахматы), второй континуален (как футбол). Только грамотное (исключающее путаницу) сочетание обоих подходов позволяет рассмотреть «человекомирие» в его полноте.

2. Постулируем следующее утверждение: в тождественных ситуациях (если бы это было возможно) люди действовали бы совершенно одинаково. Практически этого никогда не бывает, потому что ситуации никогда не повторяются и никогда не тождественны даже для двух человек, находящихся вместе (хотя бы потому, что они находятся в разных компаниях). Что для одного из них — ситуация, допустим, угрозы для жизни, для другого может оказаться ситуацией легкого развлечения. Важно одно: похожее восприятие (интерпретация, оценка) ситуации диктует похожее поведение. Индивидуальные различия в восприятии ситуации обусловлены опытом восприятия предшествующих ситуаций, а также, в силу опыта же — представлениями о возможных ситуациях в будущем.

3. Наша задача сейчас — избежать любой ценой отсылок к «внутреннему» человека (например, к характеру), якобы объясняющему те или иные различия в его поведении в «одинаковой» ситуации. Поведение обусловлено индивидуальным восприятием ситуации. Характер же — величина производная и состоит из номинализаций, характеризующих повторяющиеся поведенческие акты, свойственные тому или иному индивидууму. «Характерологические» понятия удобны, потому что экономят слова и время, но они не обладают объяснительной силой. Иначе говоря, люди (как в норме, так и при патологии) ведут себя похоже в похожих ситуациях и непохоже — в непохожих. Вопроса о том, почему люди себя ведут по­разному в одинаковых (похожих) ситуациях, не существует. Это псевдовопрос, псевдоответом которому служит утверждение: «Потому что они отличаются характерами (способностями, возможностями и т.д.)». По этой же причине некорректно утверждение о том, что причиной аномального поведения человека является болезнь.

4. Время задать вопрос: «Что придает ситуации столь неоднозначный характер?» Для этого нам надо прояснить смысл, вкладываемый в понятия «ситуация» и «неодно­значность». Воспользуемся аналогией: каждое слово высказывания обладает набором сем (значений), образующих сложную, иерархически устроенную семему. Для восприятия смысла высказывания важно, чтобы актуализировались какие­то определенные значения слов, что обычно диктуется общим контекстом высказывания, — сами слова не содержат внутри себя указаний на этот счет. В то же время, как это часто бывает (особенно при восприятии письменного текста), контексту неоткуда взяться, кроме как из правильного прочтения последовательности слов, что образует хорошо известный герменевтический круг. Таким образом, слово приобретает определенное значение благодаря тому, что высказывание имеет определенный смысл, подсказывающий верный контекст. Если смысл высказывания неясен, то контекст однозначно не определен, и вероятны вариации (и ошибки) в интерпретации отдельных слов. В свою очередь, вольность в интерпретации слов приведет к искажению или даже к извращению смысла всего высказывания. Это повлечет за собой изменение контекста, что немедленно отразится на дальнейшей интерпретации слов, в результате чего из текста будет извлечен весьма отдаленный от первоначально заложенного в него смысл.

5. В отличие от животных, человек живет не просто в реальности, а в структурированной особым образом реальности, которую он обозначает словом «мир». Разумеется, под реальностью здесь подразумевается наблюдаемая вещественная реальность (от лат. res — «вещь»), а не единая для всех невещественная (полевая) физическая действительность, непосредственно не данная нам в нашем восприятии (но воздействующая на наши органы чувств). Каждый человек является обитателем собственного мира: сколько людей, столько и миров. Миры проницаемы друг для друга, образуя метасистему — многомирие. Проницаемость означает, что каждый человек способен воспринимать только собственный мир (частью которого себя и считает), в котором все прочие миры представлены свернуто, как бы своей изнанкой — попросту говоря, другими людьми. Подобно тому, как мы рассуждаем о сходстве и различиях между людьми, мы вольны рассуждать и о сходстве и различиях между мирами. Следовательно, и особенности поведения, включая болезненные его варианты, получают возможность объяснения не в категориях характеров и болезней, а в категориях ситуаций, разворачивающихся в индивидуальных мирах. Люди поступают по­разному, потому что они живут в разных мирах.

6. Ситуация (событие), в которой человек воспринимает себя, — это не просто участок трехмерного пространства в определенное время, а часть мира и эпизод его жизни. Подобно тексту, состоящему из слов, из таких эпизодов соткана вся его жизнь: каждая наличная ситуация является частью сложной системы, именуемой словом «мир», а события, происходящие с человеком в этом мире, — «эпизодами», из которых в конечном счете складывается его жизнь. Одновременно жизнь в мире (та, что уже была, и та, что предстоит) порождает контекст, определяющий восприятие любой ситуации и любого события, актуального или потенциального. Последнее важно, потому что наше поведение в равной степени контролируется как текущими ситуациями (и тогда говорят о реакции на ситуацию, что не всегда оправданно¹), так и теми, наступление которых для нас желательно или, напротив, нежелательно.

7. Рассмотрим поведение человека, стоящего на перекрестке: загорается зеленый свет, он переходит дорогу. Понятно, что зеленый свет светофора — это не причина того, что он перешел дорогу, а лишь регулятор его поведения. Причина же в другом: ему надо попасть в какое­то место. Цвет условен, однако не случаен: зеленое ассоциируется с факторами, благоприятствующими жизни, в то время как красное — с угрожающими жизни факторами. Чтобы знак был способен регулировать поведение человека, недостаточно, чтобы он обладал значением. Он должен быть еще и значимым, то есть таким, что игнорирование его неблагоприятно, а учет, напротив, благоприятен для достижения его целей, что эквивалентно поддержанию гомеостаза в системе человекомирия, то есть ситуации должны соответствовать определению «благополучное положение дел».

Но и этого еще недостаточно. Знак является знаком в той степени, в которой он является знаком и для других, то есть общезначимым знаком: не признаваемый большинством фактор может служить знаком только для гения (временно и, как правило, недолго) или безумца (надолго или навсегда). На самом деле в выделении фигуры из фона (а знак и является именно фигурой) должны быть основания и, следовательно, смысл. Пешеходу нет резона ждать зеленого сигнала светофора, если водители на него не обращают внимания. В норме поведение не должно контролироваться факторами, которые не контролируют поведение других людей.

8. Невозможно запомнить, какими значениями и значимостью обладают миллиарды знаков для миллиардов людей. К счастью, этого и не требуется. Целостной, интегративной формой такого знания, включающей в себя все необходимое для адаптивного поведения человека, как раз и является наше представление о том, что существует мир, устроенный и функционирующий вполне определенным, хотя и не до конца ясным образом. Мировосприятие даже здоровых людей существенно отличается друг от друга, потому что отражает индивидуальный опыт каждого, закрепленный в его версии мира². Версия мира — это реальность, существующая в представлении человека; это все, что человек может сказать о реальности, принимая ее за действительность. Можно сказать, что человек — это мир, описанный его языком.

9. Любое утверждение о собственном мире может быть либо истинным, либо ложным. Для слушателя же (обитателя другого мира) оно может иметь и третье значение — быть бессмысленным (например, для атеиста бессмысленно содержание большинства богословских споров, для психиатра — некоторые утверждения больного). Определенное таким образом понятие мира учитывает его «субъективное» (точнее, интерсубъективное), одновременно (и тем самым) обеспечивая максимально возможную степень его объективности — в той мере, в которой миры конституированы общезначимыми регуляторами поведения, то есть знаковыми системами. Причем субъект вовсе не обязан внимательно следить за включением в свой мир именно общезначимых знаков, поскольку это процесс саморегулирующийся: не­общезначимое, как правило, мало­ или незначимо для субъекта, а незначимое не является знаком, оно уходит в фон и не воспринимается; следовательно, оно в его мире попросту отсутствует. Невозможно говорить о «правильных» и «неправильных» мирах, поскольку любой из них «правилен» для своего носителя³.

10. Поскольку нас интересует поведение человека, а оно контролируется значимыми элементами ситуации, мы можем в первом приближении рассматривать здесь знак и ситуацию как эквипотенциальные понятия. Итак, ситуация — знаковое явление. И в то же время она — актуальная или потенциальная часть мира, в котором живет человек. Мир как раз и состоит из актуальной и множества неактуальных сейчас ситуаций, включающих как прошлые, так и вероятные в будущем ситуации. Ситуация как система знаков — неодно­значна, но, будучи частью мира, она «снабжена» контекстом, необходимым для преодоления этой неодно­значности. Контекст этот порождается миром как целым и позволяет «правильно прочесть» ситуацию как часть целого. Таким образом, мир устроен голографически, каждая часть его (ситуация) содержит какое­то количество информации о целом мире (через контекст): мир складывается из ситуаций и мир содержится в каждой из них. В силу последнего обстоятельства можно утверждать, что мир складывается из ситуаций и мир раскладывается на ситуации. Аналогичным образом каждая ситуация складывается из объектов и раскладывается на объекты. Для оживления этой сухой схемы добавим, что человек стремится контролировать ситуацию, в то время как ситуация контролирует его поведение.

11. Из всего вышесказанного следует, что миры не заданы: они порождаются в процессе активности человека. Следовательно, дефицит активности (равно как и ее избыточность) является ключевым фактором, влияющим на формирование миров, в которых становится возможным поведение, квалифицируемое нами как неадекватное. Другими словами, мир человека объективен (то есть адекватно интерсубъективен) при условии успешного поведения, основанного на верном прогнозировании ситуаций и коррекции (в случае ошибочного прогноза) собственных действий. С другой стороны, поведение человека адекватно при условии, что мир его объективен, то есть порождает релевантные контексты, позволяющие верно интерпретировать ситуации и строить на их основе более или менее сбывающиеся прогнозы. Таким образом, критерием объективности мира (равно адекватности поведения) здесь выступает не соответствие «картины мира» некому «объективному и независимо существующему миру», не точность отражения «реальных объектов» в «зеркале сознания», не сходство копии с оригиналом (ибо не существует ни копии, ни оригинала, ни зеркала), а соответствие ситуации прогнозу. Иначе говоря, адекватна прогнозируемая ситуация — та, в которой полнее учтен потенциал ее развития. Соответственно, мир человека объективен постольку, поскольку он отвечает на его целенаправленные действия предсказуемым образом. Вне целенаправленной активности не существует никаких оснований для различения реального мира от вымышленного.

12. Путь от количественного отклонения активности к качественному ее нарушению лежит через искаженную обработку знаков. Фатальным при этом оказывается такое неотъемлемое качество знака, как его неоднозначность (полисемия), преодолеваемая здоровым человеком в процессе целенаправленной активности. Знак, по Ф. де Соссюру, есть единство означающего и означаемого [3]. При этом возможны ситуации, при которых: а) одному означающему соответствует несколько означаемых (омонимия) и б) одному означаемому соответствует несколько означающих (синонимия) (рис. 4). Отсюда возникает принципиальная возможность ошибочного взаимодействия со знаками, как при прочтении знака, так и при его выражении, то есть патологического функционирования знака, являющегося одновременно и патогенным его функционированием, ибо оно неизбежно влечет за собой неадекватные действия, что замыкает круг и закрепляет ошибочное взаимодействие со знаком (этим и всеми с ним связанными) в будущем.

V. Объединенная модель

Описанные выше два механизма (патологическое = патогенное изменение активности и патологическое = патогенное изменение функционирования знаков), будучи реализованными в процессах с положительной обратной связью, при совместной, синергетической их работе обеспечивают, согласно развиваемой модели, все разнообразие поступков человека, укладывающихся в рамки известной нам сегодня психопатологии, понимаемой не как расстройство «психики», а как аномальное поведение человека в его патологически эволюционирующем мире (рис. 5). Финальным эквивалентом болезни, понимаемой семиотически [5], является обеднение мира и поведения человека в нем, — уменьшение знаковости (олигосемия) и значимости (гипосемия) жизненных ситуаций, их фрагментов и мира в целом. Такому финалу, как правило, предшествуют периоды, в которых наблюдается усиление (в ущерб другим) значимости отдельных знаков (гиперсемия), извращенное толкование знаков под влиянием ложного контекста (парасемия), восприятие неочевидных для других наблюдателей знаков (криптосемия), а также неопределенность знака вследствие слабого или противоречивого контекста (амбисемия).

VI. Клинические иллюстрации

В заключение проиллюстрируем нашу модель на примере двух наиболее распространенных психотических состояний: депрессивного и параноидного.

1. Реальность депрессивного больного. Вообще говоря, это не просто человек, у которого плохое настроение: подавленное, тревожное или безразличное. Главным образом это человек, чувствующий себя ничтожным. Это человек, не контролирующий ситуацию и чувствующий себя так, будто от его действий в мире ничего не зависит. Активность его резко снижена, он заторможен и бездеятелен. Он не видит смысла в какой­либо деятельности (гипосемия) и не испытывает чувства удовлетворения ни от результатов своей активности, ни от самого процесса. У него утрачено чувство полноты жизни и даже полноты собственного присутствия в мире (олигосемия). Он как будто не вполне жив, его почти нет. Неудивительно, что доминирующим переживанием его являются мысли о смерти. Ничто вокруг не ассоциируется с хорошим: в заботе родных он видит лишь, что стал обузой для них; в ободряющих словах окружающих усматривает скрытую иронию (парасемия); не помнит своих былых успехов, считая себя неудачником, и всю свою жизнь воспринимает как цепь сплошных ошибок; если же его оставить в покое, это будет свидетельствовать о том, что он никому не нужен, что все о нем забыли. Даже в улыбках близких он способен увидеть знак безнадежности — так улыбаются обреченным на смерть. Имея подобные переживания, больной еще больше отстраняется от активной жизни, нарастает пассивность, чувство отчаяния и безысходности, мысль о смерти становится спасительной (гиперсемия), то есть приобретает позитивное значение. Риск совершения суицида с этого момента резко возрастает.

Таким образом, начальные проявления депрессии (возникающие циклически периоды снижения активности) исподволь меняют контекст существования больного, в результате чего в последующих ситуациях все чаще и сильнее актуализируются негативные значения и смыслы знаков, как бы подтверждая доминирующие идеи больного о том, что все не просто плохо, но даже еще хуже, чем казалось сначала. Положение усугубляется тем, что одновременно с утратой смысла жизни существенно уменьшается значимость всего происходящего вокруг больного и, следовательно, снижается число воспринимаемых больным знаков, несущих в себе позитивные смыслы (олиго­ и гипосемия). И наконец, из общего фона наиболее выпукло выступают знаки с негативным содержанием, постепенно заполняя своими фигурами все семиотическое пространство больного (гипер­ и парасемия). Мир его беднеет и становится однополярным, ничто в нем не сулит хорошего, там уже практически нечего делать. Круг замыкается, страдания больного достигают кульминации, смерть, символизировавшая некогда абсолютное зло, становится благом — единственным по­настоящему желанным событием. От суицида больного теперь спасает только выраженный паралич воли.

2. Реальность параноидного больного. Изначально это человек, живущий в мире, который небезопасен. Мир для него — это арена, а жизнь — борьба. Это человек, скорее понимающий значения, чем чувствующий смыслы: более всего он склонен к аналитической интерпретации знаков, нежели к непосредственному чувственному восприятию ситуации в целом; мир он постигает умом, а не «сердцем». Таким образом, если ума достаточно, скорее всего, он никогда не заболеет (количество ума, определенное семиотически, — это число воспринимаемых знаков и осведомленность об их значениях в зависимости от контекста, что эквивалентно умению действовать оптимально с учетом обстоятельств⁵). Как и все, они стремятся к благополучию, но оказываются в неблагоприятных ситуациях чаще других. Чувство угрозы у таких людей возникает всякий раз, когда они сталкиваются с непонятной ситуацией — означающим, означаемое которого не вполне ясно (амбисемия). В таких случаях неопределенность должна устраняться действием, направленным на изменение ситуации. Если последняя при этом меняется прогнозируемым образом, смысл происходящего проясняется. В противном случае выдвигается альтернативная гипотеза, адекватность которой также проверяется опытным путем. Критически важными при этом являются целенаправленная активность, умение прогнозировать и корректировать свои действия. Слабость любого из перечисленных звеньев (врожденная либо нажитая) неотвратимо влечет за собой искажение представлений о мире, деформированное восприятие ситуации (ложащейся в общую «мировую копилку» и искажающую ее) и, как результат, неадекватные действия, усугубляющие положение дел больного. По мере утраты проясняющих контекстуальных подсказок (и/или учащения подсказок, вводящих в заблуждение) мир становится все более ненадежным, а ситуации — менее предсказуемыми. Со временем чувство растерянности и угрозы усиливается настолько, что жить в таком мире становится невозможно: мир может быть враждебным, плохим, каким угодно, но он должен быть понятным. Однако путь к активным действиям, проясняющим ситуацию, для больного уже закрыт, поскольку активность только усиливает неблагополучие.

Одновременно со снижением активности, обеднением поведения и утратой контроля над ситуацией кристаллизуется представление о враждебном мире, населенном преследователями (гипер­ и криптосемия), контролирующими жизнь больного. Такой ценой мир вновь обретает понятность, однако ведущим контекстом, устраняющим ситуацию неоднозначности, теперь становится знание о враждебных намерениях людей, подпитываемое чувством угрозы и контроля над собой. Любое слово, любой поступок окружающих теперь является знаком потенциальной опасности (парасемия). В такой ситуации наиболее целесообразным становится минимум активности, отгорожение от мира и людей, отдаление от них на безопасную дистанцию. Взаимодействие с миром уменьшается, и параллельно с этим представления о нем отдаляются от действительности. Постепенно нарастают отчуждение и апатия, оскудевают, теряя краски, знаковость и значимость, мир (олиго­ и гипосемия). Угасает активность больного — залогом безопасности в этом мире, в котором отныне нечего делать, становится полная пассивность.

_____________________________________________________________________________________________________________

²Я намеренно избегаю понятия «картина мира» («образ мира», «модель мира» и т.п.), предполагающего наличие одного мира со множеством его «картин» в «сознаниях» или головах людей, возвращающего нас в тупиковую ситуацию «один мир — много людей».

⁴Бисемия соответствует ситуации «одно означающее — два означаемых» и наоборот. Вершины изображают: вверху — означающие, внизу — означаемые; каждый отрезок ломаной соответствует одному знаку; всего изображено 7 различных знаков.